Генри
Лайон Олди. Последний
- Дзегай! - равнодушно сообщило табло.
Дзегай - значит, выход за татами.
Покрытие пола за красной линией
мгновенно
вздыбилось, отрезая бойцу путь к отступлению, лишая возможности
избежать
боя... Он секунду помедлил, тяжело дыша, и вернулся на площадку.
- Хаджимэ! - привычно повышая голос,
сказало табло. - Начинайте!
Речевой аппарат электронного рефери был
традиционно настроен на
старояпонский,
но тысячи зрителей, беснующихся за
защитными экранами, и
миллионы
зрителей перед визорами
и сенсами прекрасно
понимали любую
команду.
Необходимый перевод совершался
автоматически. Мало кто
знал
сейчас
старые языки... Слишком сложно, слишком неоднозначно, слишком много
разных
слов для обозначения одного и того же...
- Хаджимэ! - нетерпеливо повторило табло,
и легкий электроимпульс
хлестнул
по спинам медливших бойцов. Бой продолжился.
Красный пояс, высокий черноволосый юноша
с тонкими чертами лица и
хищным
взглядом ласки, кружил вокруг соперника, отказываясь от сближения,
и
постреливал передней ногой высоко
в воздух, не
давая тому подойти,
прижать
к краю, вложиться в удар...
Соперник, низкорослый крепыш
в
распахнутом
кимоно со сползшим на
бедра белым поясом,
неуклонно лез
вперед,
набычившись и принимая хлесткие щелчки
высокого на плечи
и
вскинутые
вверх руки. Это грозило затянуться.
"Баловство, - подумал Бергман,
машинально тасуя перед собой
бумаги
судьи-секретаря.
- Глупое бестолковое баловство. Цирк".
Он остро почувствовал собственную
ненужность. Вся судейская коллегия
была
лишь данью традиции, анахронизмом, аппендиксом, неспособным даже
вмешаться в
ход поединка и
лишь покорно регистрировавшим решения
электронного
рефери. Бойцы помещались в
пространство боя, и
больше ни
одному
человеку не было хода за защитные экраны. Даже врачу.
Бергман попытался туже затянуть пояс,
с недоумением уставился
на
выданный
утром костюм-тройку и, вздохнув, стал следить за схваткой.
Белому поясу все же удалось прижать противника
к краю и войти в
серию.
Высокий плохо держал удар, хотя поле, излучаемое форменным кимоно,
анализировало
каждое попадание и ослабляло любой удар, нанесенный с силой
выше
критической. На тренировках
таким порогом служили
травмоопасные
движения,
на соревнованиях рангом повыше
- угроза инвалидности... На
международных турнирах
класса "фулл контакт" ограничивались лишь
смертельные
попадания. Это был именно такой турнир.
Высокий
попытался было уйти
в сторону, споткнулся и, чудом
удержавшись
на ногах, выбросил левую ступню, целясь противнику в пах. В ту
же
секунду его одежда превратилась в бетонный панцирь,
а из татами
поползли
липкие нити, охватившие лодыжки нарушителя. Увлекшийся крепыш уже
налетал
на парализованного партнера, но невидимый
поводок натянулся и
оттащил
его к краю татами.
- Хансоку-чуй! - громко объявило табло. -
Сикаку! Дисквалификация!..
И на нем появилось условное обозначение
запрещенного приема.
Бергман встал из-за стола и медленно
прошелся в узком пространстве
между
столами судейской коллегии и возвышением, где
сидели спортсмены и
представители
команд.
"А на улице, наверное, снег сейчас
идет, - думал Бергман. -
Тихий,
ласковый...
Вот странно - вроде почти тропики, а снег... Климат, что ли,
меняется?
И города далеко... города..."
О городах вспоминать не хотелось. Бергман
перевел взгляд на
ровные
ряды
скамеек и подмигнул скуластому хмурому парню в черном халате. Это был
его
ученик. Хороший парень, и техника нормальная, и психика в порядке,
а
чемпионом
ему не быть. Злости не хватает, холодной
упрямой злости... Не
научил,
значит... не сумел...
Бергман
повернулся и пошел
обратно. На татами
уже вызывалась
следующая
пара, когда он споткнулся о приставной стул и увидел сидящего в
проходе пожилого
- очень пожилого
- полного человека
в заношенной
ветровке.
Сначала Бергман не узнал его, а потом узнал и долго стоял молча,
чувствуя
себя мальчиком.
- Здравствуйте, Мияги-сан... - тихо
сказал Бергман. И поклонился.
- Здравствуй, Оскар, - улыбнулся
человек и неуверенно, даже робко
огляделся по
сторонам. - А я вот,
как видишь... Пригласили, а
регистрационный
код выписать забыли. Ты же знаешь, я
редко выезжаю... А
тут
думаю - поеду, неудобно... Приехал, а они мне говорят, что я умер.
У
них так
в картотеке записано. С машиной не
поспоришь... Умер -
значит,
умер.
Уезжаю завтра...
- Как же так, - растерянно начал было
Бергман, - Мияги-сан, вы им
скажите,
они же про вас только в книжках, да и то не все... вы же...
- Спасибо, Оскар, -
снова улыбнулся человек.
- Хорошее у
тебя
сердце...
Зря ты тогда ушел от меня, Бергман-сан, чемпион, заслуженный
тренер,
7-й дан Сериндзи-рю...
Он встал
и легко поклонился
Бергману. Сзади зашикали,
и Мияги
повернулся,
извиняясь. Краем глаза Бергман видел, что на них уже смотрят
из-за
судейских столиков, и седой Ван Пэнь
возбужденно шепчет на
ухо
толстому
Вацлаву, бледнеющему и озирающемуся по сторонам.
В проход влетел разъяренный представитель
команды, плюхнулся на стул
Мияги и
стал что-то громко доказывать судье-информатору. Бергман узнал
его.
Это был представитель Евразийской региональной сборной, куда
входил
высокий
юноша, дисквалифицированный в прошлом поединке.
Мияги осторожно тронул его за плечо.
- Это мой стул, - сказал Мияги. - Но если
вы хотите...
- Убирайся к дьяволу! - не оборачиваясь,
заорал представитель. - Не
видишь,
люди делом заняты...
-
Люди... - усмехнулся
Мияги, и Бергман
замер в предчувствии
страшного.
- Здесь машины делом заняты. А люди
для них дерутся.
Вещи
следят,
контролируют, стравливают, разводят - а люди дерутся...
Представитель начал оборачиваться,
недобро щуря глаза.
- А что касается дьявола, - продолжал
Мияги, - так я к
нему уже
убрался...
Та же машина и отправила. С легкостью...
Звонкая пощечина разнеслась по залу.
Мияги отшатнулся, хватаясь
за
щеку, и
Бергман прыгнул вперед - но опоздал. Вся судейская коллегия была
уже на
ногах. Десяток рук вцепился в белого,
как кимоно, представителя,
кулак
Вацлава уже завис над его
головой, старый Ван
Пэнь прорывался
поближе,
опрокидывая столики, а сбоку набегали, спешили Экозьянц, Ли Эйч,
всклокоченный
Эйхбаум...
Часть спортсменов Регионалки ринулась с
возвышения на помощь своему
представителю,
и Бергман с ужасом подумал о том,
что будет, если
эти
крепенькие
самоуверенные мальчики... Он с интересом обнаружил, что успел
сбросить
пиджак и прикидывает расстояние между собой и
ближайшим парнем,
непозволительно выпятившим
подбородок, а дряхлый
сонный Ван уже
запрыгивает
на стол, сжимаясь в страшный воющий комок с дикими, тигриными
глазами...
- Извините, - сказал Мияги, и все
как-то сразу стихло.
- Это я
виноват.
Я сейчас уйду, и все будет в порядке. Собственно говоря, я уже
умер,
так что вам не на кого обижаться...
Он прошел между застывшими людьми,
неловко толкнул дверь левой рукой,
и она
захлопнулась за его выцветшей ветровкой.
- Я учился у него, - задумчиво сказал
Бергман, глядя вслед ушедшему.
- Я учился у него, - повторил маленький
Ли Эйч, поправляя бабочку.
- Я учился вместе с ним, - сказал Ван
Пэнь, старея на глазах.
- Позвольте, - удивленно заметил
приходящий в себя
представитель
команды.
- Кто это был?
- Это был Гохэн Мияги, - ответил ему понурый
Вацлав, с сожалением
разглядывая
свой кулак.
- Который? - попытался улыбнуться
представитель. - Привидение?
- Который на III-х Играх в Малайзии убил
Чжэн Фаня. - Бергман все
искал
на возвышении своего ученика, искал - и не мог найти...
- Как же, как же... - силился
вспомнить представитель. -
Писали в
прессе...
Защитное поле отказало, что ли...
- Не отказало. - Ван Пэнь слез со стола и
пригладил остатки волос. -
Просто
Чжэн оскорбил учителя Мияги, покойного Эда Олди. Прямо на татами.
- Ну и что?
- Ничего. Дело в том, что Мияги пробил
защитное поле. Ладонью. Руку
после
этого пришлось ампутировать. А Чжэн - умер.
...Когда Бергман выбежал на улицу - там
шел снег. Мягкий, бережный,
баюкающий
снег, и в его пушистых хлопьях далеко впереди
мелькала бегущая
фигура
юноши в черном шелковом халате с
развевающимися полами. Юноши,
которого
Бергман так и не смог научить злости. Вот он у поворота, вот
он
поскальзывается,
падает, снова вскакивает и скрывается
за углом, что-то
крича
вслед...
Бергман вытер мокрое лицо, и
тяжелая, как пропущенный удар, мысль
вошла
ему в голову: что, если там, за углом, так и не услышав утонувшего в
снегу
окрика, уходит последний?..
Совсем-совсем последний...
Last-modified:
Thu, 5-Feb-98 07:44:09 GMT
Оцените
этот текстНе читал10987654321